Второй текст с оридж-реверса. Тот самый, который давался мне крайне тяжело. Встречайте путешественников во времени - Дэвида Фостера, Еву и Иоланту.

Название: Величайший враг человечества
Оригинальное произведение
Автор:  Ensen
Артер:  IINuktaII
Бета: Лос и  Nhi
Жанр: фантастика, альтернативная история, драма, апокалиптика
Категория: гет, джен
Рейтинг: R-17
Размер: макси
Статус: завершен
Размещение: с разрешения автора
Аннотация: В их первый апокалипсис мир летит к чертям так быстро, что они едва успевают прыгнуть в червоточину. В калейдоскопе времен и лиц, они раз за разом утыкаются в тупик – Вселенная сметает все подчистую и вновь начинает сначала. Но человечество верит в спасение – из уст в уста передается легенда о потерянной во времени девушке, способной указать выход из череды концов света.
Предупреждения: вольное обращение с историей и физикой
От автора: большое спасибо артеру за красивый арт и сложнейшую заявку, писать было интересно и сложно. Я очень старался учесть пожелания, но не везде это получилось.



Величайший враг человечестваГэмдорф, Германский канцеляриат, Объединенная Европейская Империя
Август, 79 год новой эры

Город сошел с ума. Его насквозь сотрясали схватки взрывов, пробирала лихорадка выстрелов, из узких переулков били фонтаны каменного крошева. Улицы кипели беснующейся толпой, площади обернулись языческими алтарями, город скалился в жестокое небо клыками полуразрушенных зданий.
Город не хотел умирать.
И уничтожал сам себя.
Дэвид Фостер тоже не хотел умирать. И он бежал.
Тупой первобытный инстинкт гнал его вперед, хотя Дэвид понимал, что это бесполезно. Бесполезно бежать. Бесполезно прятаться. Смерть найдет его точно так же, как любого жителя этого города, любого гражданина их страны, любого обитателя Земли. Она уже совсем рядом.
Но он бежал, врубаясь в массу людей, вырываясь из чьих-то цепких рук, уворачиваясь от сыпавшихся кусков арматуры и бетона, ускользая от шальных пуль. Он бежал, хотя и сам не знал куда. Будто сработал какой-то механизм, включивший древний инстинкт. А сработал он в тот самый момент, когда начальник бригады Уотерс нажал на спусковой крючок.
И именно тогда страх, ютившийся целый месяц на задворках сознания Дэвида, вырвался наружу.
«Бегите! Спасайтесь! – крикнул на прощание Уотерс. – Все равно сдохнете где-нибудь!»
Прозвучав вслух, эти слова, много раз приходившие в мыслях к каждому из них, материализовались. Эти слова разрушили последнюю преграду и открыли дорогу панике. Той самой панике, которая подняла восстания по всему миру. Панике, что выгнала людей на улицы, что родилась, когда ученые сообщили о неизбежной встрече с метеоритным потоком. Именно она заставляла людей хвататься за оружие и вцепляться друг другу в глотки. Другого врага не было.
У их бригады враг был. Смерть. И была вера, что они кому-то нужны. Они нужны тем, кто оказался в капкане, кто умирал на улицах от ран, кто задыхался под завалами. Они были нужны. Они верили в это и не поддавались панике.
Но слова мужчины, прижимавшего к себе изуродованный труп пятилетнего сынишки, лишили их этой веры.
«Бегите! Спасайтесь! Все равно сдохнете где-нибудь!»
И он бежал. Бесцельно. Бездумно.
Все было напрасно. Они обречены. И в мыслях царила лишь паника.
Надо было вернуться в штаб, доложить, получить новое назначение, новую цель…
Но ноги несли все дальше от штаба, заводили куда-то в трущобы. Бег превращался в форсирование препятствий: приходилось перепрыгивать через кучи мусора, задыхаясь от вони, переступать через разлагающиеся тела, но выстрелы все отдалялись, все реже вздрагивала от взрывов под ногами земля. Восставшие шли в центр, шли за тем, чтобы хоть раз в жизни безнаказанно взять свое у тех, кого считали виноватыми во всем.
Только почему-то среди виноватых оказывались и улыбчивая тихая женщина, бесподобно готовившая шоколадный пудинг, и пятилетний мальчик, и его новорожденная сестра.
Выстрелы удалялись, зато прибоем накатывал рокот. Дэвид едва успел нырнуть в узкий переулок и прижаться к стене, когда на почти безлюдную улочку хлынула толпа. Осунувшиеся женщины, чумазые дети, тощие старики, изуродованные калеки, раненные мужчины – они бормотали и двигались в едином порыве. Толпа бурлила, клубилась, водоворотом кружилась вокруг чего-то внутри себя. На миг пыльные, наряженные в лохмотья тела, от каждого движения которых Дэвида обдавала волна зловония, расступились, и он увидел.
Увидел черное сверкающее платье, за которое цеплялись чьи-то грязные пальцы. Увидел тонкие руки, прижимавшие к груди маленький мешочек. Увидел растрепанные волосы, спадавшие на хрупкие плечи и ореолом окутывавшие фигуру.
Она обернулась в поисках выхода, и их глаза встретились. В ту же секунду толпа сомкнулась, поглотив ее.
«Помоги мне! Спаси!» – прочел Дэвид в этих темных от ужаса глазах и почувствовал, что нужен. Страх отступил, инстинкт бежать исчез. У него появилась цель и появился враг. Фостер выхватил из поясной кобуры пистолет и пару раз выстрелил в воздух. Грохот сдвоенного выстрела прокатился по переулку, эхо заскакало, мячиком отскакивая от стен домов. Толпа отхлынула к стенам как прибой, оставляя на тротуаре свою добычу.
В один прыжок оказавшись рядом, Дэвид схватил девушку за предплечье и потащил за собой. Она холодными пальцами обхватила его запястье и изо всех сил старалась не отставать.
– Куда же ты?! Спасительница! Вернись! Помоги нам! Спаси! – на разные голоса запричитала толпа, устремляясь за ними.
Дэвид бежал, петляя по подворотням. Память услужливо рисовала перед его мысленным взором карту города, подсказывала тупики, набрасывала маршрут. Толпа немного отстала, но Фостер понимал, что долго они не продержатся: девушка то и дело сбивалась с шага, а сам Дэвид уже порядочно задыхался. Он пожал ее руку – подбодрить, спросить, как она. Ответное пожатие – «все в порядке». Сердце тревожно трепетало, мозг лихорадочно искал варианты. Спрятаться, забиться в щель и там затаиться.
Сзади доносились крики, призывы, а порой долетали и небольшие камни. Память нашептывала, что совсем скоро они окажутся на пепелище, которое еще недавно было парком, либо, если взять на восток, выбегут на площадь. Трущобные халупы, наглухо запертые, кончились, потянулся гребень разновысоких таунхаусов, потрепанных боем. Нужно было срочно что-то решать – на открытой местности они станут легкой добычей.
Зеленый. Желтый. Зеленый. Желтый. Желтый. Желтый.
Живой. Мертвый. Живой. Мертвый. Мертвый. Мертвый.
Дэвид вдруг очнулся от мелькания разноцветных наклеек, наляпанных на дома. Вот дурак! Как раньше не подумал? Резко завернув в ближайший узкий проулок, Фостер увлек девушку за собой в раззявленную пасть фасада с зеленой меткой. Внутри покосились стены, второй этаж частично обвалился, что-то скрипело, угрожая рухнуть, под ногами хрустели выбитые стекла, валялись кучи мусора, когда-то бывшего мебелью. Дэвид поспешно втащил свою спутницу в первую комнату, оказавшуюся гостиной, и толкнул за распотрошенный диван. Забившись в угол и убедившись, что их не видно ни из окна, ни от двери, он прижал палец к губам. Девушка кивнула.
Вскоре раздались крики, и двое в темноте затаили дыхание.
– Где они? Куда они пошли? Ищите! Спасительница! Вернись! Не оставляй нас!
Толпа все шла мимо и не кончалась. Мелькали тени, шествуя по стене над их головами, раздавались окрики. А они боялись вздохнуть полной грудью или пошевелиться, чтобы выпрямить конечности. Дэвид перестал наблюдать за пантомимой силуэтов и перевел взгляд на свою спутницу. Она сидела, сжавшись в комочек, подтянув колени к подбородку и накрыв голову руками. Левая рука механически перебирала светлые пряди на затылке, а правая по-прежнему крепко сжимала мешочек. Волосы струились по плечам, совсем скрывая от Фостера ее лицо, лохмотья подола легли вокруг ее ног.
Дэвид протянул руку и погладил ее по предплечью. Она кивнула в ответ, не поднимая лица: ей было очень страшно.
Сколько они так сидели? Дэвид не смог бы предположить, но на улице все давно стихло, тени перестали танцевать на стене, струившийся из окна свет начал сереть. Напряжение постепенно оставляло, сердце успокоилось, переходя в привычный неспешный ритм. Тело задеревенело от неудобной позы, и Фостер, не выдержав, рискнул вылезти из-за дивана. Приятное покалывание расползлось по ногам и пояснице. Пригнувшись и стараясь не наступать на обломки, Дэвид подкрался к окну и выглянул.
На улице было пусто, солнце садилось, и полуразрушенные дома отбрасывали хищные тени на дорогу, по которой ветер гонял клубы пыли. Стояла мертвая тишина, и казалось, что город вымер.
– Они ушли, – почему-то шепотом произнес Дэвид, выпрямляясь в полный рост и с наслаждением потягиваясь. – Можно выходить.
– Спасибо, – едва слышно прошелестела девушка, но выбираться из своего угла не спешила. То ли ненадежным казался он – хмурящий резкие брови вразлет, одетый в форменный комбинезон, то ли она решила замкнуться в своем маленьком мирке.
– Да не за что, – после небольшой паузы отмахнулся он в полный голос и попытался пригладить топорщащиеся каштановые волосы. – Главное, не вздумай в меня влюбляться… – «все равно всем нам скоро конец» хотел было сказать он, но вовремя прикусил язык.
– С чего это я должна в тебя влюбляться?! – возмутилась девушка, наконец, показываясь из-за дивана. По-английски она говорила очень чисто, но некоторая жесткость звуков выдавала немецкие корни.
– Обычное дело, – примирительно пожал плечами Дэвид, разглядывая свою новую знакомую. Она была воздушная, хрупкая, будто статуэтка, у нее было печальное овальное лицо, на котором играл яркий румянец. Она не казалась бесцветной, как большинство блондинок, наоборот, брови и ресницы, темнее волос, делали лицо выразительным и подчеркнуто аристократичным.
– У меня есть дела поважнее… – девушка окинула его взглядом, призванным приструнить наглеца. Фостер широко улыбался – удалось растормошить, значит все не так плохо. Девушка несколько смущенно улыбнулась и также серьезно продолжила. – Но я об этом подумаю. Ты солдат?
– Нет, спасатель, – он перехватил ее взгляд, скользнувший по пистолету и индивидуальной аптечке у него на поясе. – Нас недавно перевели на военное положение.
– И кого ты спасаешь? – она пристроилась на подлокотник, будто это было кресло в губернаторской гостиной, и принялась заплетать волосы, спадавшие ей до поясницы, выбирая набившийся в них мелкий мусор, пыль и паутину.
– На данный момент я абсолютно свободен, – пошарив взглядом по сторонам, Дэвид выбрал кусок разбитого шкафа и загородил часть оконного проема. Количество света уменьшилось, зато он явно почувствовал себе спокойнее. – На всякий случай, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд девушки, – вдруг кто будет мимо проходить и опять в тебя вцепится. Я немного передохнуть хочу.
– Не знаю, с чего это они, – перевязав конец косы лоскутом, оторванным от подола, она оставила волосы в покое. – Я просто шла мимо, а они на меня набросились! Стали кричать что-то про спасительницу, потащили куда-то…
– Я не удивлен, – Дэвид присел на корточки и принялся копаться в кучах мусора, отчаянно жалея рюкзак забытый рядом с телом Уотерса. – Вообще не понимаю, что ты забыла в этих трущобах. Тут в обычное-то время человека из центра не встретишь, а сейчас и вовсе. Оглянись, они уже давно спятили от страха, а когда нормально ели в последний раз и вовсе не вспомнят, – он с разочарованием отбросил пустую бутылку и перешел в другой угол. – И тут появляешься ты, чистенькая, красивая, такие платья они разве что на картинках видели, а настолько длинные волосы для них вообще за гранью фантастики.
Какое-то время они молчали, девушка теребила в руках свой мешочек, а Фостер рылся по углам. Судя по всему, эвакуированные жители, а может и мародеры, забрали из дома все более-менее ценное, однако Дэвиду удалось отыскать бутылку воды. Напоив свою спутницу и напившись сам, он успокоился.
– Мне нужно в Обсерваторию, – наконец, решительно сказала она. – Срочно.
– Хочешь полюбоваться на камушки, которые всех нас прикончат? – все-таки не удержался он.
Даже в сумерках было видно, как девушка побледнела и прикусила губу.
– Мне нужно в Обсерваторию, – повторила она. – Если… если ты не занят… – наконец, она справилась с собой и посмотрела ему в глаза. – Я прошу меня проводить.
Фостер молча смотрел на нее. Странная все-таки девушка, но упертая: одна в такое время пробирается из центра через весь город. Ее счастье, что каким-то убогим попалась, будь там парочка солдат или просто мужчины поздоровее – и ноги уже не унести. Пойти с ней? А почему бы, в конце концов, и нет? Ему сейчас нужна цель, чтобы снова не поддаться панике, сохранить рассудок. А ей нужна защита. Какая разница, где умереть? На руинах очередного завала, на дороге к штабу, в каком-нибудь укрытии или по пути в обсерваторию? Совершенно никакой, но помогая кому-то – гораздо приятнее.
– Хорошо. Но слушаемся меня.
Она облегченно улыбнулась и кивнула.
– И раз уж нам предстоит провести некоторое время вместе… – вспомнив, что так и не знает, как зовут его спутницу, он протянул руку. – Дэвид Фостер
– Ева, – она вложила тонкие пальцы в его ладонь, странным, непривычным образом, жать пальцы было неудобно.
– Ева …?
– Просто Ева.
– Но фамилия-то у тебя есть? – он припоминал, что, кажется, положено целовать кисть, но все– таки сомневался.
– Не думаю, что это имеет значение, – она покачала головой, оперлась о его руку, чтобы подняться, и отняла ладонь. – Фамилии, титулы, профессии, происхождение – сейчас это все не важно, важно лишь то, что собой представляет человек, что он умеет и знает.
– Пожалуй, ты права, – сдался Дэвид. Все-таки у каждого свои тайны. Расскажет, когда захочет. И если успеет. – Готова или еще нужно передохнуть?
Вместо ответа девушка кивнула.
Они шли молча, разговаривая лишь по необходимости. Пару раз приходилось прятаться от бродивших по улицам людей: встречаться с ними ни у Дэвида, ни у Евы не было ни какого желания. Бежали минуты, складываясь в километры под ногами. К удивлению Фостера, Ева ни разу не пожаловалась ни на усталость, ни на неудобную обувь, ни на жажду, ни на голод. Она упрямо шла вперед.
Впереди показалась башня обсерватории. Высокая, тонкая, она возносила к небу помещение, напоминавшее гигантское блюдце, и заканчивалась гордым шпилем антенны. Зачем астрономам и физикам нужна была эта летающая тарелка на вертеле, возвышающаяся рядом с полусферой самой обсерватории, Дэвид мог только гадать. Впрочем, это было ему не особенно интересно, его куда больше интересовало, каким образом доставать оттуда ученых, если откажет система энергоснабжения, или насколько хорошо летает это блюдце в случае разрушения опоры.
– Что это? – отвлекла его от размышлений Ева.
Дэвид поднял голову – пояснений не требовалось. Затянутое сумерками небо наполнилось сияющими искрами, с каждой секундой они разгорались все ярче и ярче.
– Началось, – как-то холодно и отстраненно вырвалось у Дэвида.
Разум еще не осознал эту мысль, а тело уже действовало. Он схватил девушку за руку и бросился наперерез змеящемуся сверкающему дождю. Это было глупо. Глупо и бесполезно, но так уж устроен человек: когда перед тобой враг – сражайся либо беги. Полыхавший в небе пожар – был врагом, бегущая с ним наперегонки смерть – тоже была врагом. Но в этот раз у Дэвида, встречавшегося и с пожарами, и со смертями, не было оружия против них. Человек, который посвятил свою жизнь тому, что вырывал у этих врагов их добычу, был беспомощен и безоружен. И он бежал.
– Нам надо… – что хотела сказать Ева, Фостер так и не узнал. Земля устремилась им на встречу, и мысль осталась только одна «Не отпускать!», ни за что не отпускать эту тонкую, хрупкую руку.
От удара выбило воздух из легких, кожу опалило сухим жаром, тут же прошлось наждачкой песка, и только потом пришел грохот, глубокий, грозный, мощный, оглушительный. Вслепую Дэвид подтащил Еву к себе и вдавил в шершавую мостовую, силой заставляя ее лежать, зажимая ей уши, прикрывая голову, а на них продолжал падать мусор и лететь камни.
Волна схлынула также быстро, как налетела. Едва порыв жара и немыслимой силы ветра исчез, Ева встрепенулась, почти отталкивая Фостера. Она вскочила на ноги. Дэвид, не до конца пришедший в себя, зачарованно наблюдал, как по тонкой голени, показавшейся из-под разодранной юбки, сбежала крупная кровавая капля. Ева бросилась вперед, путаясь в неудобном платье, падая на колени и снова вскакивая. Кажется, она что-то кричала, но в голове у Фостера отчаянно звенело, и он никак не мог разобрать что. Но один взгляд в ту сторону, куда бежала девушка, – и он уже несся за ней.
Башня обсерватории исчезла.
Упав в очередной раз, Ева не поднялась. Она сидела на коленях посреди улицы, напряженно вглядываясь в опустевший кусок неба. Омертвевший взгляд уперся в одну точку. В левой руке она продолжала сжимать мешочек, так ни на секунду и не выпустив его. Дэвиду показалось, что из него прорывается свет, но он не мог поручиться: глаза слезились от распускающихся над головой огненных цветов.
Фостер подошел и крепко сжал плечо девушки. «Надо уходить», – хотел сказать он, но смог лишь скрипнуть зубами. Горло сдавило тисками, челюсти крепко сжались. Он не хотел умирать.
Время, казалось, замерло на месте. Только стекала на песок кровь с ноги Евы, да все невыносимее, пронзительнее полыхало в небе. На периферии зрения что-то мелькнуло, и Дэвид очнулся от оцепенения и повернул голову. В нескольких метрах от него нечто черное и густое как смола бурлило, бугрилось и опадало, с каждой секундой становясь все меньше.
Выбирая между ослепительнейшим светом и непроницаемой тьмой, Дэвид не колебался. Шанс – это всегда шанс, а просто стоять и ждать он не мог.

Тьма булькнула в последний раз, жадно глотая бросившегося ей навстречу молодого человека с девушкой на руках, и свернулась сама в себя. От стены дома, около которого только что висело жерло червоточины, отделилась древняя старуха. Она повела в пространстве рукой, будто касалась закрытой двери, и мечтательно улыбнулась.


Тайтусвилл, штат Флорида, Соединенные Штаты Америки
Март, 1963 год нашей эры

Дом спал. Из чьего-то открытого окна кокетливо выглядывала белая полупрозрачная занавеска, будто приветствуя запоздалого постояльца. Дэвид медленно вдохнул холодноватый ночной воздух и выдохнул легкое облачко пара. Он поднялся по поскрипывавшим ступеням и достал ключ. Замок подавался туго, неохотно, но, наконец, в ночной тишине отчетливо раздался скрип. Фостер замер, прислушиваясь, он всерьез опасался, что поставит весь дом на уши из-за скупости миссис Уолкер. Но в доме было тихо, все уже давно спали.
Замирая от каждого шороха, Дэвид закрыл за собой дверь и повесил плащ на вешалку. Старые половицы поскрипывали под его ногами, все-таки дому уже подпирало под сотню. Но любой, кто снимал комнату у миссис Уолкер дольше пары месяцев, к этому быстро привыкал, и половицам оставалось только разочарованно щелкать в тщетных попытках отогнать хотя бы самый легкий сон.
В горле першило, глоток ночного воздуха не мог справиться с раздражающей сухостью, и Дэвид заглянул на кухню. После двух стаканов воды он почувствовал себя лучше. Что-то цепляло взгляд, и Фостер огляделся. На столе серебрился клош с прислоненной запиской, на белом листке знакомым почерком выведено «Дэвиду». Под куполообразной крышкой обнаружилась пара сэндвичей, очень ровно нарезанных. Он улыбнулся – Ева определенно делала успехи.
С тех пор, как он, схватив Еву, бросился в черный провал, прошло около семи месяцев. Или больше – это уж как посмотреть. У него даже не было уверенности, где они оказались. То ли в каком-то параллельном мире, мало отличающемся от их родного, просто существенно отставшем в развитии. То ли в прошлом их собственного мира, которое очень походило, но все-таки слегка отличалось от того, которое они представляли по книгам. Дэвида волновало не количество времени и не мир, в котором они оказались, куда больше его беспокоило, как им теперь жить. Они старались мимикрировать, слиться с окружающей обстановкой и не бросаться в глаза.
Ему было проще – у него был враг и у него была цель. Тот самый враг и та самая цель, которые сопровождали его везде.
Смерть и жизнь.
У Евы этого не было, ей приходилось менять себя, приспосабливаться, искать. Кто она и чем занималась, девушка так и не сказала, а он и не спрашивал. Иногда какие-то мелочи из ее прошлой жизни всплывали, проявлялись отчетливее, но Фостер делал вид, что не замечает, а Ева с ними старательно боролась – если они мешали, конечно. Например, она совершенно не умела готовить, но усердно училась под сварливые наставления миссис Уолкер. Наверняка, приготовление этих сэндвичей обернулось настоящей баталией.
Дэвид закрыл клош. Есть не хотелось, скорее, наоборот – от запаха еды подступал противный склизкий комок, который никак не удавалось проглотить. Спать тоже не хотелось. На душе было противно и мутно, грызла тревога, никак не желая уходить. Фостер сел на лестнице. Он устал за день, но уснуть наверняка не получится, а если и удастся, то будет еще хуже – призраки настигнут и во сне.
Наверное, он все-таки задремал прямо посреди лестницы, уперев локти в колени и обхватив ладонями голову, потому как прикосновение к плечу застало его врасплох. Он дернулся и вскинул голову. На ступеньку выше стояла Ева. Она походила на призрак – или на фею из сказки, – хрупкая, в белом, будто кипящем пеньюаре и со светлыми волосами, струившимися до пояса. Она присела рядом и погладила его по руке. Она все понимала. Понимала, что кусок не лезет в горло. Понимала, что он не хочет и не может уснуть. Понимала, что ему тошно, что он задыхается.
Дэвид придвинулся ближе к ней, от Евы пахло сном – нагретым телом и накрахмаленным бельем – и совсем чуть-чуть сандалом. Фостер почувствовал, как чуткие длинные пальцы стали перебирать и приглаживать его вечно топорщащиеся волосы.
– Знаешь, а я уже начал привыкать, – голос звучал непривычно глухо даже для него самого. Ее присутствие успокаивало, хотелось говорить и говорить вот так ночь напролет, или даже уснуть рядом. – Что техника тут допотопная, что у людей странные нравы… будет жаль всего этого.
– А куда это может деться?
– Туда же, куда делось все, что было у нас, – откликнулся Дэвид, чувствуя, как вздрогнула женская рука на его затылке. Возможно, не стоило ее волновать, но он не мог больше держать это в себе: два месяца он ничего не говорил, но теперь молчать становилось бессмысленно. – Помнишь, ты вчера говорила, что видела огненный шар?
– Да, – Ева содрогнулась: набухающий из-за горизонта шар, вспыхнувший и обратившийся дымным куполом забыть нелегко. Она прижалась к Дэвиду, холодея. От него едва уловимо пахло чужими сладковатыми духами.
– Они использовали ядерное оружие, – прошептал Фостер.
– Может… может, ты ошибаешься? – ее голос дрогнул. В их времени оружие было другим, оно также убивало, также калечило, но не коверкало Землю на многие века.
– Нет, – Дэвид покачал головой. – Сегодня я был в Орландо. Нам выдали защитные костюмы, счетчики Гейгера, и мы пошли искать выживших. Знаешь, я много видел, но это…
Фостер рассказывал, и в его памяти снова все оживало.
Город снесло почти до самого основания, он превратился в сплошное месиво обломков бетона и кусков покореженного железа, хотя кое-где на окраинах высились одинокие устоявшие постройки. Пока Дэвид рассматривал этот хаос из окна транспортера, в нем волной поднимался страх. Издалека не было видно ручейков крови, сочившихся из-под обвалившихся стен, не пахло кровью, не доносились стоны раненых. Но такие картины Фостер видел не раз, растаскивая обломки разрушенных землетрясениями зданий или совсем недавно разбирая завалы после бомбежек. И все-таки оказался не готов.
Он едва не уронил кусок перекрытия на первого раненного, которого нашел. Тело будто истончилось, как у голодающего, нижняя часть туловища исковеркана, изломана настолько, что даже в родном времени Дэвида вряд ли удалось бы собрать эти осколки костей и плоти в подобие ног. Убедив себя в том, что блевать внутри защитного костюма не самая лучшая идея, он все-таки вытащил пострадавшего. Фостеру оставалось только радоваться, что дыхательный фильтр отсекал запахи, делая воздух безжизненно стерильным, а шлем приглушал звуки и вопли раненого, почти скрывая их за хрипами дыхания, биением пульса и монотонным треском счетчика Гейгера.
Через какое-то время он превратился в машину – оценивал опасность, разгребал, растаскивал, доставал из-под обломков вывернутые, переломанные трупы, обугленные тела, которые начинали рассыпаться мелким крошевом, едва стоило к ним прикоснуться.
Но куда хуже были живые. Впервые Дэвид усомнился в том, что делал. Впервые его посетила мысль, что не надо уже никого спасать, что всем тем, кого они доставали из разрушенного города, было лучше умереть. Одного взгляда на почерневшие ожоги, изъеденные тела, расплавленные лица и перемолотые кости хватало, чтобы понимать – даже если им посчастливится избежать лучевой болезни, у этих людей не будет жизни и калеки, смирившегося со своим положением. Счетчик Гейгера трещал, руки делали свое дело, а глазам открывалось все больше и больше.
– Но знаешь, что было самым жутким? – продолжал монолог Фостер. – Тени, тени оставшиеся на дорогах и уцелевших кусках стен. Они как мгновенное фото, в мельчайших подробностях запечатлели силуэты за несколько секунд до... кто-то сидит, кто-то стоит, у кого-то на руках ребенок…
Дэвид замолчал. Ева тоже молчала, продолжая поглаживать его по голове.
– И как думаешь, что теперь будет? – наконец, спросила она.
– Война, – слово упало тяжелым камнем.
– Она ведь уже идет. С тех пор, как сбили Андерсона…
– О, это еще цветочки, – прервал ее Фостер. – Теперь в ход пойдет другое оружие.
Ева вздрогнула, будто увидела весь мир его глазами.
– Ты замерзла? – Дэвид отстранился от нее. Сидеть, привалившись к ней, было не слишком удобно, тело несколько затекло, но теперь стало холодно и одиноко. – Иди спать.
– Боюсь, теперь это будет трудновато, – она поднялась, протянула ему руку и настойчиво поманила. – Пошли.
Поколебавшись, он принял ее руку и поднялся. Ева привела его в свою комнату и скользнула под одеяло.
– Расскажи мне что-нибудь, – попросила девушка, укутываясь, и похлопала по подушке рядом с собой.
– О чем? – Фостер принял приглашение и прилег рядом. Он смотрел в серые глаза девушки, замутненные тревогой и сонливостью.
– О доме. Я бы все отдала, чтобы туда вернуться.
– Только вот возвращаться некуда… мы можем только идти вперед, пока не найдем себе другой дом. Но тот останется с нами навсегда.
Дэвид рассказывал долго, вспоминал детство, землетрясение, когда он десятилетним мальчишкой потерялся в общей панике, Стэнли Уотерса, тогда еще молодого спасателя, который привел его к родителям. Каждый раз, стоило ему замолчать, серые глаза требовательно распахивались, и он продолжал. Рассказывал о ребятах, с которыми работал, о пудингах, которыми их угощала миссис Уотерс по праздникам. В конце концов, он уснул первым.
Когда Ева проснулась, Дэвида уже не было. Зато на подушке обнаружились серьги, те самые крупные висячие серьги, которые они заложили в ломбарде в свой первый день в этом мире. Подарок от родителей на день рождения, единственная память о доме, которая у нее осталась. Тогда с ними пришлось расстаться, зато они смогли приодеться, снять жилье, и хоть как-то обустроиться на первых порах. И вот теперь Фостер вернул их.
Ева счастливо улыбнулась, погладив подушку.
– Завтрак! – донесся снизу голос миссис Уолкер. – Мисс Шеферд, вам отдельное приглашение требуется?
Девушка поморщилась и вылезла из постели. Все-таки эта фамилия так и осталась для нее чужой, размышляла она, натягивая несколько слоев нижнего белья и непривычно короткое платье до колена. Маска, фальшивая, как сама Ева Шеферд, отразившаяся в зеркале. Хрупкая девушка в коротком платье с затейливо уложенной косой, которая абсолютно ничего не умела и в основном занималась тем, что читала книги и посещала лекции иностранных профессоров.
О, Ева прекрасно знала, что о ней говорили за спиной, о чем шушукалась вдовая хозяйка со своими соседками. Принцесска, белоручка, задурила голову парню, который ей и не муж, и не брат, но обеспечивает, а она – вертихвостка, которой мало одного, так еще и другим глазки строит. Как-то, в очередной раз наслушавшись ядовитого шепота, Ева спросила Фостера, почему он не оставит ее, ведь они вполне обжились в этом мире. Дэвид устроился работать пожарным, у него появилась девушка, которую, правда, Ева никогда не видела, и о которой он сам никогда не рассказывал, но она совершенно точно была.
– А как же ты? – спросил тогда Дэвид. – Я не хочу оставлять тебя одну.
– Я буду не одна, обо мне позаботится Эллиот.
– Мы должны держаться вместе, – решительно отмел ее планы на будущее Фостер. – Ты – единственное, что осталось от моего мира, и, может это и эгоистично, но я не хочу это терять. Да и тебе нужен тот, перед кем ты сможешь хоть иногда не притворяться, с кем ты можешь поговорить по душам. Эллиот – хороший парень, но так, как я, он не поймет тебя никогда. Мы должны держаться вместе – и тогда мы сможем выжить.
Дэвид не ушел, и Ева была благодарна ему за это. Он сохранил для нее частичку дома, удержал разбивавшийся на куски мир, когда Эллиот погиб в самом начале разгоревшейся в прошлом году войны.
Девушка подошла к комоду и отыскала на дне ящика черный мешочек – еще один горький осколок прошлого. Ева глубоко вздохнула, отгоняя неприятные воспоминания и подступившие к горлу слезы, и раскрыла мешочек. На ладонь выпал треугольник из стеклопласта, внутри которого обычно виднелись проводки и микрочипы, но сейчас он неярко светился. Девушке вдруг стало тревожно – еще совсем недавно он напоминал законсервированную компьютерную плату, а светился он, когда…
– Мисс Шеферд! – голос хозяйки уполз практически в визг.
Ева поспешно спрятала треугольник в мешочек вместе с серьгами и браслетом, сунула его в карман юбки и пошла к завтраку. Интересно, а Дэвид хоть чуть-чуть поел?
Фостер пожалел о паре сэндвичей, которые все-таки съел на завтрак. Они неуклонно просились наружу, пока Дэвид помогал переносить раненых из транспортера. Он сдавал все новые и новые тела на руки врачам и только диву давался, как только их не воротит от одного вида, а уж запахи... в защитном шлеме он чувствовал себя счастливчиком. Но были еще и стоны. Они эхом раздавались в голове, пока кто-то не сжалился – а может, просто устал сам, – и не включил радио. Гимн Соединенных Штатов звучал похоронным маршем.
– Дорогие мои соотечественники, – донесся из динамиков голос Джона Кеннеди. – Вчера…
Дэвид убежал за следующим раненым, снова погрузившись в мир стонов и чужой боли. Другой спасатель из транспортера подал ему ребенка с обожженным лицом. У малыша уже не было сил кричать, он лишь слегка постанывал.
– …самый подлый и страшный удар, – радио продолжало вещать, когда Фостер вернулся.
Ребенок почти ничего не весил, и Дэвид передал его на руки молоденькой медсестричке – шапочка на ее голове съехала набекрень, выпустив рыжую прядь на щеку, но у девушки не было времени поправить ее.
– …обрушился мощный ядерный взрыв, силой более… – голос президента снова исчез, сменившись стонами и отрывистыми переговорами спасателей.
У Фостера на руках оказался новый груз, но он уже не разбирал, кто или что это. Все лица слились перед ним в одно устрашающее лицо – лицо его врага.
– …преступление против нашего народа и народа всего мира… – снова испуганные золотистые глаза рыжей медсестры.
Еще одна ходка, новое тело – он уже не мог иначе думать о них. Плечи занемели, руки ломило от усталости, пот градом катился по щекам, но утереть его не было никакой возможности.
– …наступает новый этап этой войны, и мы отплатим той же монетой...
Дэвид снова на автомате вернулся к транспортеру, но поток раненых, казавшийся бесконечным, вдруг иссяк. Фостер тупо смотрел в пустой кузов машины, мозг совершенно отключился и теперь ошалело пытался сообразить, что делать.
– Пошли, отдохнем, – водитель закрыл кузов и, хлопнув Дэвида по плечу, направился в сторону полевой кухни.
– …И да поможет нам Бог, – завершил речь Кеннеди, когда они вышли к палатке.
Фостер стащил с головы надоевшую маску. Пахло кровью, гарью, лекарствами, и сквозь эту какофонию запахов робко пробивался едва ощутимый аромат кофе. Когда очередь дошла до него и он, наконец, получил бумажный стаканчик со столь желанной жидкостью, Дэвид почувствовал на себе пристальный взгляд. Взгляд, что преследовал его уже несколько дней.
Он отошел в сторону и уселся на груду ящиков, но взгляд никуда не исчезал. Медленно потягивая кофе, Фостер исподтишка оглядывался по сторонам, рассматривал тенты, палатки, флаги Красного Креста, пока не поймал долгий взгляд золотых глаз. Она дернулась, отвернулась, потом снова подняла взор. Взгляды снова встретились, она сделала шаг вперед, открыла рот, будто собираясь что-то крикнуть…
– Эй, Фостер! – окликнул Дэвида один из диспетчеров, для пущей заметности помахав руками. – Живо в машину – тебя в штабе кто-то ищет. Завтра увидимся.
Когда Дэвид повернулся обратно, рыжеволосой медсестры уже не было. Впрочем, Фостер о ней тут же забыл, задавшись вопросом, кто же мог его искать, и поспешил к грузовику, отправлявшемуся в спасательный центр за пополнением лекарств.
Машина затормозила у складов, и Дэвид спрыгнул с борта, вытащив следом вещмешок. Закинув его на плечо, он рысцой миновал складскую зону, любопытство подгоняло его. Справившись у охранника, где искать неожиданного посетителя, Фостер направился в сторону приемной. У дверей в приемную торчали трое курсантов, еще совсем мальчишек, желающих стать настоящими спасателями. Парни толкались плечами, оттесняя друг друга от приоткрытой двери, и шепотом обменивались мнениями.
– Вау, ты посмотри какая! Вот это ножки!
– Может, это сестра Салли? Очень похожи.
– У Салли ножки тоже очень ничего.
– Дурак ты, где ж похожи? По-твоему блондинки – уже значит сестры?
– Да посмотри же, глаза, фигуры – точно сестры. Чуть ли не одно лицо!
– Бред это, красотка – леди, а Салли…
Фостер громко кашлянул, парни вздрогнули и прыснули в разные стороны. Он толкнул дверь ладонью и вошел в приемную, тяжелые занавески на открытой балконной двери приветственно колыхнулись. Салли подняла голову, на миг перестав стучать по клавишам печатной машинки, но, обнаружив, что это Дэвид, поспешно вернулась к своему занятию и принялась стучать по клавишам ожесточеннее. Ясно, все еще дулась, и ведь скандал с утра пораньше устроила по пустяку.
– Дэвид! – он ошарашено уставился на Еву, вскочившую навстречу ему с дивана. – Дэвид, ты слышал это?! – она подбежала к нему, обдав волной тонкого аромата – предмета ссоры, и уцепилась тонкими ручками за форменную куртку с высоким воротом.
Салли продолжала печатать, но внимательно сверлила их взглядом поверх машинки. Серо-голубые глаза метали молнии, и было совершенно ясно, что она сделала вывод о том, кому принадлежали злосчастные духи. Бросив на машинистку жесткий взгляд, Фостер приобнял Еву за талию и вывел ее на балкон приемной, задернув за ними шторы.
– Ты про обращение президента? – догадался он.
– Да, – голос Евы упал до шепота. – Думаешь, он прикажет использовать ядерные ракеты?
– Уже приказал, – Дэвид вздохнул и уперся руками в парапет, взгляд устремился к бесстрастному зеркалу океана.
– И что теперь?
– Конец света, – невесело ухмыльнулся он.
– В церкви тоже об этом говорят, – Ева присела на широкие перила, спиной к сверкающей глади.
– Ты была в церкви? – Дэвида изрядно забавлял ее интерес к религии – в их мире такого феномена уже давно не было, все верили в науку и силу разума, но он старался не высказывать своих мыслей по этому поводу.
– Да, сегодня же воскресенье, к тому же там поминали погибших… А еще говорят о Спасительнице.
– Так вроде же это мужчина? – не понял Фостер.
– Ты путаешь с Иисусом, про него тоже говорят, но не скрываясь. А вот про нее – шепотом. Говорят, что она может указать путь.
– Путь куда?
– Из вечного цикла концов света.
– Нда, можно только посочувствовать. Ее ж на части разорвут, – пояснил Дэвид, поймав вопросительный взгляд Евы. – Когда речь идет о выживании, нет худшего врага, чем другой человек.
– Мне кажется, мы должны ее найти.
Они замолчали. Солнце клонилось к закату, обливая расплавленным золотом ангары и доки военной базы, и Еве казалось, будто они очутились в уютном курортном городке, где она часто отдыхала с родителями.
– А, знаешь, что еще? – вдруг вспомнила она, наблюдая за отблесками на крышах.
Девушка сунула руку в карман и извлекла из мешочка треугольник. Хотя утром он мерцал едва заметно, сейчас же даже в лучах заходящего солнца было видно, как ярко он светится.
– Что это? – Дэвид распрямился, протянул руку, и она положила это странное устройство на его ладонь. – Так и должно быть? – сияние ослепляло, и он отвел глаза, уцепившись взглядом за успокаивающе-черный знакомый мешочек.
– Не думаю, это квантовый процессор. Он… – ее слова утонули в вое, захлестнувшем все вокруг. Вой все ширился, охватывая всю вселенную.
Ева соскочила с парапета и прижалась к Дэвиду. Небо покрылось росчерками конденсационных следов, забегали между ангарами солдаты. Сунув треугольник процессора в нагрудный карман куртки, Фостер сгреб девушку в охапку и бросился внутрь штаба. Тяжелые занавески заключили их в пыльные объятья, обвиваясь вокруг словно паутина. Дэвид яростно дернул обволакивающий материал, почувствовал, что он поддается, подналег еще, толкая перед собой Еву. Раздался треск ткани. Они влетели в приемную, кубарем – на пол.
Последним, что увидел Фостер, была уже знакомая смоляная пасть.


Лиссабон, провинция Эштремадура, Португальская Империя
Октябрь, 1755 год века Господня

Катарина Беккер впервые выходила в свет, взгляды всего общества, незнатного, но богатого, были прикованы к ней, и девушка очень нервничала. Она старалась уследить и за осанкой, и за кринолином, и за веером, но это не всегда получалось и ее глаза то и дело обращались к углу, где сидела Ева. В эти мгновения Ева, не прерывая разговора с собеседниками, шутя, остря и обсуждая с мужчинами исторические науки, легкими движениями подсказывала своей воспитаннице, что делать. Взгляды общества были обращены к дочери хозяина приема, но отнюдь не всеобщий интерес.
– Кто бы мог подумать, что это всего лишь гувернантка? – неразборчиво прозвучало рядом с Дэвидом по-немецки. Впрочем, Фостер унюхал появление нежеланного собеседника раньше, чем тот успел что-то сказать и старательно делал вид, что его здесь нет. – Настоящая леди, а то и фрейлина королевы, не находите, любезнейший? – мужчина наклонился к нему, обдав запахами кислого вина, давно не мытого тела и терпких духов.
Фостер отступил на шаг, стараясь поддерживать хоть какую-то дистанцию, и повернулся к говорливому любителю дам. Тот был примерно его возраста в расшитом камзоле, локоны припудренного парика спадали на плечи, а вот румяна на покрасневших от злоупотребления алкоголем щеках местами стерлись и лежали скверно.
– Вы правы, герр Беккер, моя сестра истинная леди, – Дэвид ласково улыбнулся, посмотрев собеседнику в глаза. По-немецки он говорил с сильным акцентом, но оттого только убедительнее. – И если я еще раз застану вас ночью у дверей ее покоев, то даже уважение к вашему отцу не сможет мне помешать.
– Ты мне угрожаешь? – вся напускная вежливость Ханса Беккера-младшего испарилась. – Думаешь, раз затесались к моему отцу в доверие, то и мной вертеть получится? Да я…
– Будешь держаться подальше от моей сестры, – закончил за него Дэвид, крепко сжимая в руке бокал, удерживаясь, чтобы не пустить в ход кулаки.
– Думаешь, сильно отличаешься от меня, Фостер? – Беккер-младший посмотрел на него вдруг абсолютно трезвым взглядом. – Но ты ошибаешься, за твоей противоестественной любовью к ваннам, старомодным стрижкам, диковинными привычками и брезгливостью, скрывается точно такой же, как я – охотник, поджидающий добычу. Но я честный человек, а ты – порочен до мозга костей, грех выел тебе нутро.
– Много вы обо мне знаете, – усмехнулся Дэвид, остывая от внезапной вспышки ярости. Через плечо собеседника он увидел, как Ева взмахом веера приглашает его подойти. – Прошу прощения, меня ожидает более приятная компания.
– Да я вижу тебя насквозь, – заявил ему в спину Беккер-младший. – В конце концов, мы оба хотим одну и ту же женщину.
Дэвида будто кипятком обдало. Он потерялся в словах, не в силах найти ответа. Но мужчина уже присоединился к своим знакомым, а Ева и ее окружение ожидали его. Нацепив вежливую улыбку и отогнав собственные мысли и желания подальше, Фостер направился к ним.
Ева собрала вокруг себя цвет сегодняшнего вечера – ученый, писатель, поэт, путешественник, пара женщин, имевших репутацию самых образованных дам буржуазного круга. Совсем недурно для гувернантки, оказавшейся несколько месяцев назад на улицах города без денег и связей, в платье из середины двадцатого века и казенной бархатной занавеске. Занавеска, в которую Ева закуталась, замерзнув, пока они добирались до города, оказалась очень кстати: Дэвиду просто жутко делалось от мысли, как могли бы с ними обойтись местные, если бы увидели, что девушка щеголяет голыми коленками и нейлоновыми чулками. Камнями закидали бы, не меньше. И уж точно не видать было бы им покровительства купца Ханса Беккера.
К сорока годам Беккер сколотил неплохое состояние, завоевал уважение как человек в меру рисковый и прогрессивный, наел солидный живот и стал отцом целого выводка детворы от двадцати трех до восьми лет. Вот как раз для четверых младших ему и нужна была гувернантка, когда в одном из постоялых дворов он встретил странную парочку. Дэвид с Евой, уставшие, застигнутые непогодой, пытались договориться с хозяином о ночевке в долг, но тот их не понимал, или делал вид, что не понимал. По крайней мере, обращения к нему ни на английском, ни на немецком, ни на французском ничего не дали. Ева чуть ли не плакала от отчаянья, а Дэвиду очень хотелось по обычаю двадцатого века приложить непонятливого буржуа к конторке, когда вмешался немец, услышав чистую родную речь.
Поверил он или нет в сказочку о крушении корабля, рассказанную за им же и оплаченным ужином, Дэвид так и не понял. Зато герр Беккер оценил умение Евы держаться в обществе, пользоваться столовыми приборами и знание нескольких языков, а когда услышал, что девушка намерена работать гувернанткой, недолго думая, пригласил к себе. Будучи отцом трех дочерей, одна из которых была вот-вот на выданье, купец планировал подыскать им самые, что ни на есть выгодные партии, а потому возможность получить гувернантку с изысканными, хотя и странноватыми манерами, подвернулась весьма кстати. Впрочем, человек простой, незнатный, разбогатевший только за счет собственной предприимчивости и удачи, он имел весьма общее представление о том, как должна вести себя знать. Его вполне устраивало и то, что у его дочерей манеры будут лучше, чем у соседских.
Как-то, сидя у камина за бокалом красного вина, Фостер рискнул спросить у купца, почему он подошел к ним тогда. «Мальчик мой, все мы чужаки в этой стране, и кому как не землякам держаться вместе? Только так можно выжить вдали от родины». Дэвид признавал, что немец прав. Как они с Евой держались друг друга, потому что были из одного мира, так и сам герр Беккер старался держаться своих, даже если они были совсем из другого времени.
Так они и жили: Фостер, по мере возможностей, вводил меры безопасности на складах купца, Ева – учила его детей тому, что знала сама: как вести себя за столом и в обществе, как танцевать, как говорить. А еще они оба много читали. Ева отдавала предпочтение истории и философско-физическим трактатам, иногда увлекаясь любовными романами, при этом она утверждала, что именно любовные романы позволяют представить себе эпоху, нормы поведения и современный язык. Дэвид же штудировал книги по медицине, стараясь не поседеть в процессе: по его мнению, Ева бывала слишком беспечна во времени, где банальная простуда могла закончиться местом на кладбище. Фостер считал, что хоть кто-то из них двоих должен знать, как лечиться подручными средствами, и занялся этим делом сам. Конечно, в его индивидуальной аптечке еще оставались кое-какие препараты, но их он предпочитал сохранить на крайний случай.
Врач из него был пока посредственный – а по его собственным меркам и вовсе ужасный, - а вот из Евы наставница получилась весьма недурная, свидетельством чего и стал этот вечер.
– Давид, – Фостер поморщился в душе: он никогда не любил, как звучит его имя на немецкий манер, – ты обязательно должен услышать, что рассказывает нам герр Алмейда! – она протянула «брату» руку, он принял ее, галантно поцеловал кисть и присел рядом на софу, продолжая держать девушку за руку. Он чувствовал, как она возбужденно дрожит, как гончая, напавшая на след. – Профессор, будьте так любезны повторить!
– Мадам слишком добра, – мешая французский с немецким и путаясь в акценте, заговорил ученый. Внимание особы, которая в эту варварскую эпоху могла бы смело считаться эталоном красоты, весьма ему льстило, и мужчина пошел пятнами от волнения и удовольствия. – Я всего лишь рассказывал о мировоззрении древних греков. Они считали, что история развивается циклически, подобно тому, как сменяют друг друга времена года.
Пока он говорил, Ева кивками подтверждала его слова и переводила Фостеру французские слова.
– Но ведь человечество развивается, – возразил Дэвид, непонимающе заглянув в глаза Еве. – А подобная цикличность – это… как стоять на месте.
– Вы совершенно правы, молодой человек, – старый португалец был рад таким внимательным слушателям, все больше входил в раж, не замечая обмена взглядами. – Поэтому я считаю, что события развиваются подобно спирали – и каждый виток, более широкий и развитой, но подвержен все той же смене исторических времен года.
– Не хочу вас обидеть, герр, но вы, судя по всему, фаталист, – невесело улыбнулся Дэвид, не обращая внимания на нахмурившуюся Еву. – Если считать, что история циклична, то, значит, человек может предсказывать будущее. Например, уже завтра первый день ноября, а значит можно смело предсказывать, что через месяц похолодает и начнется зима…
– И вот тут-то скрывается главная проблема, – перебил его Альмейда, – над разрешением которой я сейчас бьюсь. Человек не знает, в каком именно моменте истории он находится! А ответ на этот вопрос и даст возможность предсказывать будущее.
– Ге…
– Прошу прощения, – фрау Беккер, дородная матрона, разодетая по последней моде, прервала их разговор. – Ева, детям пора спать, но они капризничают – хотят, чтобы ты непременно рассказала им сказку. А вас, Давид, разыскивал герр Беккер, он со своими гостями ждет в кабинете.
Фостер откланялся и направился в кабинет купца, тот уже его поджидал, нетерпеливо меряя шагами комнату.
– А, Давид, вот и ты, наконец! – немец успокоился и вернулся к столу с расстеленными на нем картами. – Налей себе портвейна – чудесный букет, виноделы из Дору всегда на высоте! Еще есть чудесная мадера, если предпочитаешь. Садись и расскажи нам, как уберечь склады от пожаров.
Тяжело вздохнув, Фостер щедро плеснул себе золотисто-коричневого портвейна, оставлявшего на языке ореховый привкус, и приготовился объяснять. Купцы постоянно переживали за свое состояние – а особенно за склады и корабли, – и готовы были часами слушать лекции Дэвида по противопожарной безопасности. Особенно сейчас, когда были чем-то крайне встревожены. Эти разговоры, многочасовые и утомительные, ни к чему обычно не приводили: купцы, слишком державшиеся за старые традиции, боявшиеся уронить свою репутацию, а то и получить неодобрение церкви, стремились к изменениям только на словах. Единственным, кто более-менее слушал Дэвида и принимал его советы, был Беккер. Фостер скучал: этот век с поклонами и жеманством, тайными разговорами без слов, состоящих их взмахов веера и выбора цветов, был ему чужд. Эти балы, манеры, приемы – стихия Евы, судя по всему, родившейся в ней. Его стихией была борьба с собой, со смертью, с опасностью… И сейчас, когда главной заботой было соблюдать хоть какую-то чистоту и не подцепить какую-нибудь заразу, ему крайне недоставало именно такого вызова.
Когда Фостера отпустили, небо было непроницаемо-черным. Однако, оказавшись в своих скромных покоях, Дэвид окончательно смирился с тем, что спать ему сегодня не придется. Судя по всему, сон сморил Еву, пока она поджидала его: девушка свернулась клубочком на кровати, из сжатого кулака струился свет, затмевавший неустойчивое пламя свечи. Ее волосы все еще были уложены в сложную прическу, которую она соорудила специально для этого вечера, переодеться она тоже не успела – видимо, ждала его с тех самых пор, как уложила детей спать.
Дверь тихонько скрипнула, когда Фостер аккуратно закрыл ее за собой и задвинул засов.
– Мммм… Дэвид, это ты? – Ева проснулась и нехотя зашевелилась, стараясь стряхнуть остатки сна.
– Интересно, что бы ты делала, если бы это был не я, – поддел ее Фостер и бесцеремонно устроился на кровати рядом. – Он опять светится? – он протянул руку, коснулся щеки девушки, и, скользнув кончиками пальцев по плечу, осторожно разжал ее кулак, вытаскивая квантовый процессор. – Может, все-таки расскажешь, что это за штука?
В загадку треугольника с микросхемами Ева его так и не посвятила. Сначала были более важные проблемы: устроиться в новом времени, приспособиться, слиться с обществом – на этом настаивал Дэвид, в свое время наслушавшийся от коллег всяких страшилок об опыте сотрудничества с представителями неевропейских культур. А потом Фостер спрашивал пару раз, но она уходила от ответа и он не настаивал.
– Я не до конца знаю подробности, – наконец, тяжело вздохнув, ответила Ева. Она встала с кровати и подошла к окну, ее силуэт казался пятном червоточины. – Только общую суть, – она надолго замолчала, но Дэвид ее не торопил: боялся спугнуть. – Сам понимаешь, когда ученые спрогнозировали этот метеоритный дождь, они не могли остаться в стороне. Сил противоракетной обороны не хватало, да и уверенности в том, что они справятся, тоже. Тогда физики совместно с астрономами придумали план, но особо не афишировали – чтобы не давать ложных надежд… Они построили установку, не знаю, как она называется, но ты ее видел – в той башне рядом с Обсерваторией. Она должна была создать искривление пространства, и тогда метеориты прошли бы мимо Земли.
Дэвид присвистнул – такого размаха он не ожидал. С тех пор как человечество утратило надежду отправиться за пределы Солнечной системы и установить контакт с иными расами, космические разработки отошли на второй план. Ученые переключились на исследования пространства и времени, но они еще были в самом начале пути, и такой проект иначе как шагом отчаянья назвать было сложно.
– У них получалось, по крайней мере, в лабораторных условиях и на прототипах, – Ева продолжала рассказывать, но как-то механически, полностью уйдя в себя. – Испытание готовой установки должно было быть первым – и единственным, но… видимо, не состоялось. Ты же помнишь, что тогда творилось? Наверняка видел тех, кто кричал, что так и надо всему человечеству, что не надо его спасать. Не знаю, как так вышло, но среди лаборантов на проекте такие тоже были.
– И они украли квантовый процессор из установки? – рискнул задать вопрос Дэвид, когда она замолчала совсем уж надолго, будто окончила рассказ.
– Да, – в голосе Евы послышалась горечь.
– А как он оказался у тебя? – продолжал подталкивать Фостер.
– Понимаешь… – она шептала едва слышно. – Был один человек, которому очень хотелось обратить на себя мое внимание, и он не нашел ничего лучше как… – ее голос оборвался.
– Как похвастаться перед тобой, – закончил за нее Дэвид.
Силуэт на фоне окна склонил голову, соглашаясь. Обеспокоившись вновь затянувшимся молчанием, Фостер встал с кровати и подошел к ней.
– Эй, – он решительно развернул ее к себе и, взяв за подбородок, заставил поднять голову.
По щеке Евы сбегала слеза, молчаливая, одинокая, без всхлипываний и рыданий. Она проскользнула по щеке, оставив мокрую дорожку, блеснула в воздухе и скрылась в складках юбки. Только потом показалась следующая. Дэвиду стало не по себе. За то время, что они скитались, он видел разные слезы и разную Еву. Видел, как она солнечно улыбается, а слезы клубятся в уголках глаз от тревоги за маленькую девочку, которую он достал из реки. Видел, как слезы волнами бьются в ее глазах, когда она делает вид, что нисколько не задета оскорблением. Видел, как она воет, слезами изгоняя боль из души, опустошенной гибелью парня, в которого успела влюбиться. Видел, хотя и не подавал виду, слезы украдкой в подушку. Какие-то бывали единожды, какие-то повторялись, какие-то скатывались по щекам других женщин, но эти медленные, одинокие слезы он видел лишь однажды.
В тот день, когда они поняли, что пути назад нет, что они остались вдвоем. В тот день, когда Дэвид понял, что не вправе позволить себе слабость, иначе она останется один на один с паникой, испуганная, сбитая с толку – каким чувствовал он себя после самоубийства Уотерса. Он должен быть сильным и уверенным за них обоих. Он старался не думать о том, что все, кого он когда-то знал и любил, погибли, совершенно уничтожил в себе зарождавшееся чувство вины за то, что выжил. Это было легко – так спасатели, доставая людей из-под разрушенных зданий, не думали о том, что каждую минуту кто-то борется за жизнь и умирает. Они просто хорошо выполняли свою работу, чтобы спасти как можно больше людей. Были только он, она, странный мир вокруг и две их жизни, которые он стремился сохранить, во что бы то ни стало.
Фостер стер с ее щеки очередную набежавшую слезу.
– Ты ни в чем не виновата, ни в том, что случилось, ни в том, что не успела вернуть этот процессор. Ты ведь это собиралась сделать, когда мы встретились?
Ева кивнула.
– Боюсь, я убила его, – шепотом призналась она. – Когда Эберт появился у нас в доме, счастливый, торжествующий, уверенный в том, что совершил нечто грандиозное, и все мне рассказал… Они ведь специально готовились, стоили планы, не раз устраивали диверсии, они действительно верили, что не нужно никого спасать, что смерть всех очистит. И Эберт тоже в это верил, по-настоящему, – девушка снова погрузилась в воспоминания, ее глаза наполнились ужасом, а тело дрожало. – Ты бы видел его тогда: глаза сверкали, как если бы его сжигала лихорадка, лицо просветленное, безумное. Он не хотел ничего слышать, я убеждала его, что нельзя решать за всех, уговаривала его ехать в лабораторию, умоляла вернуть процессор, но он не слушал – только расписывал, как прекрасен будет миг очищения, который мы должны встретить вместе. Знаешь, я почувствовала, будто превратилась в камень, сделалось вдруг холодно и пусто. Я похвалила его за сообразительность и предложила поехать к нему… наверное, я тогда уже знала, что вырву у него по дороге руль гравикара и…
– Он это заслужил, – жестко перебил ее Дэвид и слегка встряхнул за плечи. – Знаешь, иногда я думаю, что люди – сами себе враги. Вспомни, хотя бы, что они натворили в шестьдесят третьем. Так что, он сам виноват, – решившись, он привлек ее к себе и осторожно поцеловал в висок. – К тому же, ты не уверена, и вообще его, в любом случае, прикончили бы метеориты. Лучше скажи, чем тебя так заинтересовала теория Альмейды?
– А, это… Смотри, а что если установка моего отца все же сработала, но плохо? – казалось, она ожила и, попавшись на отвлекающий маневр, забыла о своих переживаниях.
«Отца, значит?!» – про себя изумился Дэвид, но виду не подал. Вот что она скрывала, говоря о фамилиях и титулах! В веке, когда элита, этакое дворянское сословие нового времени, было сформировано именно учеными, они вращались в абсолютно разных мирах. Но сейчас это действительно было неважно, хотя объясняло мелкие накопившиеся странности.
– Что, если рассинхронизированная отсутствием одного из процессоров, машина вместо того, чтобы создать искривление пространства перед потоком метеоритов искривила его на Земле?! – она выскользнула из его объятий и взволновано заходила по комнате.
– Думаешь, она создала червоточину в пространстве и времени? – удивился Дэвид. Он привалился к стене и наблюдал за ней.
– Да, именно в нее мы и прыгнули тогда, и еще раз провалились в двадцатом веке! Знаешь, как если взять эту спираль герра Альмейда и рассверлить с одной стороны, канал пройдет через все витки!
– Хм… возможно, – Фостер задумался. – Однако если следовать твоей логике, скоро и здесь начнется пекло.
– Возможно, прошлые два раза он тоже начинал светиться, – сделав пару шагов, Ева подняла процессор с кровати.
– Раз так, то всегда держи его при себе, – возможно, излишне жестко скомандовал Дэвид, но девушка слушала его внимательно и вопросов не задавала. – Будь готова к перемещению в любой момент. Если увидишь червоточину – беги к ней, даже если меня нет поблизости. Разговоры о Спасительнице тоже снова начались.
– Как?! Ты слышал о ней и ничего мне не сказал?! Я столько сил вкладываю в то, чтобы найти ее, а он молчит!
– Вот говорю – только сегодня услышал, – он принялся защищаться. – Пока сидел с герром Беккером и его гостями. Это в основном купцы и богатые ремесленники, они опасаются поджогов. Говорят, что среди черни волнения, ходят слухи про конец света, и про Спасительницу. Иезуиты, конечно, объявили на охоту, но они уже не настолько сильны, как раньше. Говорят, что у Спасительницы рыжие волосы, но это они так любую ведьму описывают.
– Если все это правда, значит, мы скоро снова провалимся, – Ева успокоилась и снова стала задумчива. – А жаль, мне нравится это время – почти как дома.
– Да, уж, – Дэвида передернуло. – Только нет нормальной ванны и туалета, а в целом – как дома, – не удержался он от ехидства.
– А я слышала, что чистоплотность – не самая распространенная черта у мужчин.
– Плохие мужчины тебе попадались. А у меня гермофобия скоро начнется! – вспылил Фостер, но тут же добавил куда спокойнее: – Извини, я не хотел кричать – просто устал. Тебе это все гораздо привычнее: одежда, порядки, требования к этикету – в кругах, где вращался я, так не принято.
– Я заметила, – она улыбнулась. – Но мужская одежда и впрямь очень изменилась, да и местная гигиена меня тоже иногда убивает. А вообще, нам с тобой пора спать, сегодня был длинный день. Мы оба сильно устали. Спокойной ночи, – она направилась к двери.
– Да тут спать-то осталось всего ничего, – ворчал Дэвид, следуя за ней. – Скоро уже утренняя служба, потом гуляния, потом фестиваль… опять до ночи пробегаем.
– День Всех Святых – один из самых важных праздников, – нравоучительно заметила Ева, пока они шли по коридору к ее спальне.
– А я что, проти… – Дэвид остановился перед приоткрытой дверью. Сквозь щель просачивался знакомый аромат цветов, но вместе с тем отчетливо несло перегаром, и доносился отчетливый храп.
Отодвинув возмущенную девушку в сторону, Фостер вошел. Растянувшись поперек кровати, подпихнув вместо подушки парик, на постели девушки сладко спал Ханс Беккер-младший. Судя по довольному бормотанию и счастливой улыбке, сны он видел крайне занимательные и приятные. Выругавшись про себя и морщась от отвращения, Дэвид взвалил молодого человека себе на плечи и вынес из комнаты.
– Постель поменяй и дверь получше запри, – бросил он и побрел по коридору.
Сопящий и благоухающий груз был не из легких, и Дэвиду оставалось только мысленно похвалить себя за то, что искушение бросить тренировки появлялось редко, и он успешно ему противостоял. Ориентируясь по памяти в темных коридорах, Фостер добрался до конюшни и свалил свою ношу в стойло самой смирной лошади. На конюшне было тепло – не замерзнет, а вот пробуждение будет не самым приятным и, глядишь, отобьет желание лезть в постель к чужим женщинам.
Дэвид в очередной раз проклял абсолютно непонятное нежелание Евы представляться супругами. В это время даже спать в одной комнате не требуется, зато сколько нервов бы сэкономил! Да и поводов заступиться за «жену» было бы больше, чем за вдовую «сестру».
«А еще бы не выставлял себя идиотом перед Хансом! – безжалостно признался он сам себе в правоте Беккера-младшего на обратном пути. – Как легко он меня раскусил! Если уж он понял, то уж его папаша – наверняка. Странно, правда, что он это никак не озвучил... Пожалуй, надо научиться владеть шпагой».
Погрузившись в свои мысли, Дэвид не заметил, как вернулся к комнате Евы. Потоптавшись какое-то время в нерешительности, он проверил, что дверь действительно заперта и пошел в свою комнату, надеясь хоть немножечко подремать.
Утро началось с легкого завтрака, оживленность в который внесло появление на пороге столовой злющего как черт Беккера-младшего. Камзол порвался в нескольких местах, из дыр торчали пучки солом, в волосы набились комья навоза. Запах конюшни, который он распространял вокруг себя, начисто перекрыл нотки перегара. Дэвид мог бы разглядывать его вечность, и даже осуждающий взгляд Евы не портил ему настроения.
– Я знаю! Это твоих рук дело! – заорал Беккер, оглядев всех за столом и отыскав обидчика. – Ты у меня!.. – он еще только начал входить в раж, но вся семья тут же активно заинтересовалась происходящим, и молодой человек, смутившись, счел за благо удалиться.
– Не могу поверить, что ты так с ним поступил! – шепотом отчитывала Фостера Ева по пути в церковь, бессознательно теребя кошельки и мешочки, подвешенные к поясу. – Это ж надо! А если бы он простудился?
– Не простудился бы – там тепло.
– А если бы лошадь на него наступила?
– Лошади очень аккуратны и на людей наступают редко, даже на поле боя. Ты вообще, на чьей стороне?!


продолжение в комментах


 

запись создана: 29.07.2015 в 18:23